Похороны
…А тепло его тела еще хранит
Примятый прибрежный мох,
И тень его взгляда у дома спит,
Куда он взглянуть не мог
От темных глубин и подводных скал
В день ломки тонкого льда,
Как Маглора голос ты услыхал
– Золото и вода – .
Смотри же в небо, оставив страх,
О том молись на земле,
Кто в черных водах на белых крылах
Летит с огнем на челе.
Как сильно пахнет сухой чабрец,
И ноги ожжет роса.
Светлейший из ангелов был твой отец,
Но он ушел в небеса.
Он видит все и знает, что есть,
Лучом проникая до дна.
Бесстрашным дается благая весть,
А чистым весть не нужна,
И вот, бери же, что ты искал,
Веслáми фиорд дробя…
И голос Маглора в гранях скал
Троится, ища тебя… (с) Арандиль


Утро. Кажется, что всё в порядке, всё как всегда. Да только это всего лишь так кажется. Не всё в порядке. Мне тревожно. Непонятно почему тревожно. Предчувствия. Мрачные, безрадостные.
Свиток… Без печати, без каких-либо обозначений автора послания. Перевязан ремешком для волос. Удивился я этому. Но ненадолго. Мало ли. Развернув свиток, узнал почерк. Узнал и замер на мгновение. Потом вчитался… Песнь была длинной и печальной. А в конце… в самом низу свитка была короткая приписка – «Теперь о нас осталась лишь память в сердцах тех, кто шёл за нами. Настал и мой черёд. Прощай. И помни нас.» Поднимаю взгляд от пергамента. Несколько мгновений смотрю в пространство. Потом срываюсь с места. Бегу к конюшне, а оттуда, спешно оседлав коня и прыгнув в седло, направляюсь к морю. Боюсь опоздать. Боюсь, что слова в свитке окажутся правдой. Страшной правдой. Не хочу. Не хочу, чтобы так было. Они не могут уйти. Он не может… Память памятью, но как же они сами? Почему уходят…
Всю дорогу до моря я мучился разными тяжёлыми мыслями. И боялся опоздать… И опоздал, всё-таки опоздал… Море штормило, правда буря уже отступала, но заметно было, что побушевала она тут довольно сильно. Захламлённый всяким морским мусором берег был пуст. Я спрыгнул с коня и пошёл вдоль по кромке берега, напряжённо и судорожно вглядываясь то в море, то в сушу. И наконец увидел то, что боялся увидеть. Вернее – того… Эльф лежал вниз лицом на мелководье. Видно было, что наигравшееся море, утихая, выбросило его к берегу. Подойдя, поднял эльфа и перенёс на песок. Вгляделся в застывшее белое, спокойное лицо. Если бы не эта мертвенная бледность, можно было бы решить, что нолдо спит, такой спокойный и безмятежный у него был вид. При жизни я его таким никогда не видел. Я знал его совсем иным… Но смерть вернула всё на свои места, дав наконец ему спокойствие покой. А душа наконец обрела забвение… То, чего он всегда хотел, но о чём никогда не упоминал. Да только ведь я догадался. Ещё будучи ребёнком догадался. Я всегда понимал его… А он не знал об этом. Он всегда молчал, а когда я пытался заговорить с ним на эту тему, переводил разговор на другое. Почему, я так и не понял. Но за годы общения о многом догадался и узнал. А теперь… А теперь вот он ушёл… Навсегда. Только вот… Хотел ли он именно уйти… Наверное нет. Вспомнились его слова: «Я жду забвения, но не гибели». А что теперь? Что будет с ним там, в землях, куда уходят души умерших? Сможет ли он вернуться к живым, и не останется ли его дух навечно в Чертогах Мандоса… Я не знал и даже предположить не мог.
Могилу выкопал довольно быстро. Старался не думать, что приходится хоронить того, кто некогда спас меня и брата моего от гибели. А потом… Потом ведь он стал нам почти отцом… А теперь вот… Я пережил его. Знал, что так когда-нибудь и будет, но верить не хотел, не мог… И вот… хороню.
Уложив его в могилу, стал разоружаться. Кроме меча в ножнах у него оружия никакого не было. Пришлось оставлять своё. Меч я вложил ему в руки. В ногах положил щит, справа кинжал, а слева лук с полным колчаном стрел. Ещё раз оглядел. А вот лютни, арфы или хотя бы флейты у меня с собой не было… Вот тут я задумался. Надолго так задумался. Но потом всёже нашёл выход.
Вырезание флейты заняло несколько часов. Когда я закончил, на берег моря спустилась ночь. Вернувшись к могиле, переложил меч под левую ладонь менестреля, а в правую руку вложил вырезанную флейту. Вот так куда лучше. Хоть и жаль почти до слёз, что арфу не взял с собой, а сделать её тут не из чего. Вздохнул, вставая. И запел прощальную песнь. Голос мой эхом разносился по пустынному берегу. И казалось мне, что это не эхо, а он, менестрель вторит мне. Но нет, стоило мне замолчать, замолкло и эхо. А он… он молчал… И только тут я в полной мере понял, как не хватает мне его песен, его голоса… Песни будут жить и впредь, а вот голос… Никогда боле не услышит никто его, не очаруется им…
С курганом над могилой пришлось повозиться. Как и с погребальной надписью. Закончил я со всем уже на рассвете. Грустно посмотрел на дело рук своих… Ну вот и всё. Вот я и отдал последний долг учителю, наставнику и воспитателю моему… Ставшему мне отцом… И больно мне сейчас было так, будто отца хоронил.
У могилы просидел до заката. Потом всёже вспомнил, что уехал, так никого и не предупредив. Придётся возвращаться… Последний раз взглянул на курган, под которым спал теперь вечным сном последний из семи Проклятых… И,развернувшись и стараясь не оглядываться, направился в сторону, откуда приехал сюда.
Теперь только память о вас осталась, о дети Пламенного Духа. Но эта память будет жить вечно и не уйдёт из мира. Я клянусь вам в этом….